пятница, 28 февраля 2014 г.

Мультипликационный фильм "Снегурочка"



Творческие работы обучающихся 4-х классов по теме "Православный храм"

Рис. Самойловой Анастасии


Рис. Попова Фёдора



Рис. Пермяковой Софьи



Рис. Пащенко Ивана



Рис. Павлова Андрея



Рис. Иванова Александра



Рис. Гончаровой Алёны


Рис. Березина Константина




Рис. Быковой Софьи















Масленица.

Среда. Лакомка

В среду тёщи приглашали своих зятьёв на блины. Даже есть выражение в русском языке «к тёще на блины». Повсюду на масленицу появлялись театры и многочисленные торговые палатки, в которых продавались горячие сбитни, каленые орехи, медовые пряники. Здесь же, далеко не отходя от палаток прямо под открытым небом, можно было из кипящего самовара выпить горячего чаю.

Четверг. Широкий четверг

В. И. Суриков. Взятие снежного городка
Этот день часто назывался широкий четверток, разгул, перелом. В этот день на праздник собиралось всё общество. Устраивались знаменитые кулачные бои, взятие снежных городков. С этим днём Масленицы связаны сюжеты картин, например, Сурикова «Взятие снежного городка». В этот день часто деревенские жители обряжались кто как хотел. Само же чучело Масленицы из соломы поднимали на гору.



Пятница. Тещины вечера

В этот день наступала очередь тёщ навещать зятя: для тёщи пеклись блины. Зять с вечера должен был сам лично пригласить тёщу. Тёща же, приглашённая зятем, присылала зятю всё, из чего и на чём пекут блины: кадушку для теста, сковороды, а тесть - мешок муки и масло. Эта встреча символизировала оказание чести семье жены.

вторник, 25 февраля 2014 г.

Масленица. Вторник: заигрыш

Борис Кустодиев. Масленица
С этого дня начинались разного рода развлечения: катания на санях, народные гулянья, представления. В больших деревянных балаганах (помещения для народных театральных зрелищ с клоунадой и комическими сценами) давали представления во главе с Петрушкой и масленичным дедом. На улицах попадались большие группы ряженых, в масках, разъезжавших по знакомым домам, где экспромтом устраивались веселые домашние концерты. Большими компаниями катались по городу, на тройках и на простых розвальнях. Было в почете и другое нехитрое развлечение - катание с обледенелых гор.

понедельник, 24 февраля 2014 г.

Масленица. Понедельник: встреча весны

В этот день из соломы делали чучело, надевали на него старую женскую одежду, насаживали это чучело на шест и с пением возили на санях по деревне. Затем Масленицу ставили на снежной горе, где начиналось катание на санях. Песни, которые поют в день встречи, очень жизнерадостны.







Здравствуй, Масленица годовая,
Наша гостьюшка дорогая!
Приезжай к нам на конях вороных,
Да на саночках скорых расписных.
Чтобы слуги в санках были молодые,
Нам подарочки везли бы дорогие:
И блины, и оладьи, и калачи,
К нам в печку да в окошко их мечи!
Душа ль ты моя, Масленица,
Перепелиные косточки,
Бумажное твое тельце,
Сахарные твои уста,
Сладкая твоя речь!
Приезжай к нам в гости на широк двор,
На горах покататься, в блинах поваляться,
Сердцем натешиться!
Выходи, люд, на великий чуд,
Встречай Масленицу, ее к нам ведут!

воскресенье, 23 февраля 2014 г.

Каким будет Страшный суд?

В Евангелии от Матфея мы читаем, что Господь будет спрашивать с людей по делам милосердия. Для чего же тогда ходить в храм, приступать к Таинствам?
С другой стороны, как быть с атеистами, людьми, исповедующими другую веру: неужели у них нет шансов на спасение?
Сегодня люди чаще ждут Второе пришествие не как встречу со Христом, а именно — как Страшный Суд, который связан с описаниями ужасных событий конца света: атомная война, горящие серные реки, землетрясения, эпидемии. Почему страх вытеснил радость Встречи?
На эти вопросы отвечают священники.



День армейской славы

Татьяна Бокова


23 февраля - День Российской Армии!
Вверх орудия палят, всех салютом балуют.
Шлют они от всей страны благодарность воинам,
Что живём мы без войны, мирно и спокойно.
Дед мой в армии служил. У отца - награды.
Вот и я давно решил, что пойду в солдаты!
Знаю, надо подрасти... Нужно стать взрослее...
Но ведь я себя вести по-мужски умею!
Защищаю во дворе маленьких и слабых
И справляю в феврале День Армейской славы.
Я сумел бы выполнять, как солдат, задания.
Попрошу меня принять в армию заранее!
Кому что снится?


В. Орлов

Тихо сумерки ложатся,
Ночь приходит не спеша.
Над землёю сны кружатся,
Мягко крыльями шурша.
Юнгам снятся паруса,
А пилотам - небеса.
Снится лыжнику зима,
А строителю - дома.
Трактористу поле снится,
В поле - рыжая пшеница.
Солнце жаркое печет,
Как река, зерно течёт.
Космонавту снится гром -
В громе дрогнул космодром:
Отправляются ракеты
На далёкие планеты.
Спит художник в тишине,
Краски видит он во сне.
Он водой разводит краски
И раскрашивает сказки.
Где-то замерла граница,
Над границей сон кружит.
Пограничнику не спится -
Он границу сторожит.


Л. Татьяничева

Сапёром мой дедушка был на войне.
Медали свои он показывал мне.
Теперь на площадке, где строится дом.
Работает дедушка крановщиком.
Он рукоятку тронет слегка -
Стальная стрела уйдёт в облака.
Однажды принёс я деду обед
И громко позвал его:
- Дедушка, дед! -
Вокруг засмеялись:
- Шутишь, герой! Какой же он дед.
Он у нас - молодой! -
Хрустит под ногами белый снежок,
Мы с дедушкой вместе идём на каток.
Вышли на лёд, а я крикнул:
- Дедусь, Я за тобою не угонюсь!
-Люди вокруг засмеялись опять:
- Дедушку внук не может догнать!
Мужчина в доме


Я. Аким

Папа на аэродроме
Мне сказал:
- Четыре дня
Будешь ты мужчиной в доме,
Остаёшься за меня!

Покатился самолёт,
Папа вырулил на взлёт.

Я вбежал в квартиру нашу,
В кухне свет велел зажечь,
Усадил за стол домашних,
Произнёс такую речь.

- Бабушка, - сказал я строго, -
Бегаешь через дорогу.
Знает каждый пешеход:
Есть подземный переход!

Всем приказ: на небе тучи,
Значит, берегись дождя!
Для зонтов, на всякий случай,
Забиваю два гвоздя.

-Ухмыляешься некстати, -
Пальцем погрозил я Кате. -
Вот что, старшая сестра.
Мой посуду, будь добра!

- Мама ну, а ты - не очень,
Не грусти и не скучай.
А уходишь, между прочим,
Газ на кухне выключай!

С Днем защитников Отечества!


суббота, 22 февраля 2014 г.

Мультипликационный фильм "Это мой выбор"


Пощечина и милостыня

Святитель Николай Сербский


Я знал одного монаха, который просил милостыню для сирот. Оказался он как-то у некоего господина и попросил помощи «для сирот Христа ради». Господин ответил ему пощечиной, но монах, нисколько не смутившись, сказал: «Это для меня, а теперь подайте для сирот Христа ради!» - постыдился человек и дал ему милостыню.

История создания детского журнала "Мурзилка"


Материал к уроку ОПК. Тема "Заповеди"

Зачем нужны заповеди Божии? 


Давайте подумаем о тех законах, которым подчиняется наша жизнь. Вы спросите: "А какие же это законы?" Существуют законы физики, химии, других наук. Их нарушить невозможно. Есть другой тип законов - действующих в государстве, в котором мы живем. Эти законы нарушить можно, но ничего хорошего из этого не получится. Почему? Попробуем разобраться.
Когда человек перебегает железнодорожные пути перед близко идущим поездом или шоссейную дорогу на красный свет, неудивительно, если он останется без рук, без ног, а то и без головы. Если человек попадет под машину и ему ампутируют ногу, кто виноват? Работники ГАИ, которые зачем-то напридумывали разных правил и требуют от нас их соблюдения? Или доктора в больнице, отрезавшие раздробленную ногу человеку, попавшему в дорожно-транспортное происшествие? Наверное, все-таки, виноват тот нерадивый пешеход, который не считал для себя обязательным соблюдать правила дорожного движения.
Представим себе такую ситуацию. Водитель живет в городе, находящемся в ста километрах от Москвы. Правил дорожного движения этот водитель не знает. Сможет ли он доехать до столицы по дороге с плотным потоком машин? Однозначно можно ответить, что он до Москвы не доберется, а окажется в итоге в больнице, на кладбище или в тюрьме.
Другой вариант. Допустим, автоинспектор останавливает водителя за нарушение правил дорожного движения и спрашивает: "Ты знаешь правила?" Водитель отвечает утвердительно. "А ты их читал?" - "Нет!" А как же можно соблюдать правила дорожного движения, если их не читал и не изучал?
А теперь задумаемся. Мы ведь движемся не только по автомобильным дорогам, но и по дорогам жизни. Чтобы на жизненном пути не потеряться, не попасть в катастрофу и не погибнуть, надо тоже соблюдать определенные правила. Это заповеди, которые Бог дал людям более трех тысяч лет назад. Они помогают нам не только в земной жизни, но и сохраняют от погибели в Жизни Вечной.
За полтора тысячелетия до Рождества Христова Господь через пророка Моисея дает людям духовно-нравственные законы. Это, в первую очередь, десять заповедей, данные людям на горе Синай. Они еще не ведут к вершине святости, такую цель гораздо позднее поставит перед христианами Евангелие Христово.
Господь объявил вслух десять заповедей всему народу Израильскому: И изрек Бог [к Моисею] все слова сии… (Исх. 20, 1). Все эти десять заповедей были даны Самим Богом в письменном виде на двух каменных досках (скрижалях), исписанных с обеих сторон (см.: Исх. 32, 15).
1. Я Господь, Бог твой... да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.
2. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им.
3. Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно.
4. Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой - суббота Господу, Богу твоему.
5. Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
6. Не убивай.
7. Не прелюбодействуй.
8. Не кради.
9. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.
10. Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего (Исх. 20, 2-17).
Даровав евреям свободу от египетского рабства 3,5 тысячи лет назад и показав Свою милость и могущество, Бог дал им и нравственные законы, исполняя которые люди могли бы честно жить и быть хранимы Богом на земном пути. Эти законы - заповеди - неизменны на все времена и, хотя Иисус Христос и расширил их, они остались действующей мерой оценки поступков людей до сих пор.
На протяжении всей истории Ветхого Завета еврейский народ нарушал заповеди, данные ему Богом. Как следствие, через некоторое время на народ обрушивались различные беды. Это закономерно, и такое происходит как с целыми народами, так и с отдельными людьми. Удивляться здесь нечему: если нарушаются правила, обеспечивающие безопасность, то случается несчастье.
Если вам необходимо перейти через топкое болото, в котором можно погибнуть, нужно осторожно двигаться безопасным путем, границы которого обычно отмечаются вешками. Свернуть с этого пути направо или налево - значит умереть. Пройти опасной дорогой, остаться живым и достичь цели своего путешествия можно, только тщательно следя за метками, - указателями опасности.
Но немало опасностей подстерегает нас и в духовно-нравственной жизни. А здесь роль вешек-указателей выполняют десять заповедей Божиего Закона. Их задача - указать человеку безопасный путь в духовно-нравственной жизни. Нарушение этих заповедей, данных Богом, наносит страшный вред, в первую очередь, самому нарушителю Божиего Закона и является смертным грехом, то есть приводит человека к разрушению отношений с Богом и с людьми, а в итоге - к духовной смерти и вечной погибели.
Вспомним Евангельский рассказ о том, как один молодой человек подошел к Иисусу Христу и спросил: что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? Спаситель ответил ему: Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди (Мф. 19, 16-17). Здесь мы видим, какое значение Бог придает исполнению этих заповедей: их нарушение является препятствием к достижению Вечной Жизни. Более того, Иисус Христос говорит нам: Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам (Ин. 14, 21).
Исполнение заповедей со стороны человека - это выражение любви к Богу. Десять заповедей, данных Богом на Синае, составляют костяк, духовно-нравственную основу ветхозаветного закона.
Каково же отношение у нас, христиан, к этим десяти заповедям? Насколько они нужны, насколько мы можем руководствоваться ими в нашей жизни, ведь у нас же еще есть и совесть, тоже служащая мерилом правильности наших поступков?
Можно сказать, что совесть является естественным (природным) критерием оценки поступков человека. С одной стороны, если совесть спокойна, человек ощущает мир и покой в душе, то, возможно, он поступает честно и справедливо, а если совесть взбудоражена и на душе "кошки скребут", уже ясно: что-то сделано неправильно. Однако надо помнить, что совесть человека - голос Бога в нем - искажена грехами, то есть то, что кажется нам правильным, может не быть таковым в глазах Божиих. Есть люди и с "прожженной", искалеченной совестью. Поэтому, поскольку только Бог всегда праведен, неизменным и точным критерием оценки жизни христианина является воля Божия, открытая людям.
Сами десять заповедей не ведут к христианскому совершенству и святости. Более того, они не являются заповедями Христовыми, которые указывают путь духовного преображения и возрастания. Определяя их место в христианской жизни, мы можем сказать так: десять заповедей указывают ту линию, ниже которой христианину опускаться недопустимо.
В течение нашей жизни мы закладываем фундамент нашего спасения и вечной жизни. Этим фундаментом и являются десять заповедей Божиих. Это еще не весь дом, но без них спасения нет. Их отсутствие в доме нашего спасения равносильно разрушению фундамента, разорению здания и духовной гибели живущих в нем. Все остальное - Евангелие, Христовы заповеди - духовно выше. Но стоит все это на фундаменте откровения Творца, данного на горе Синай.



Лекторий для учителей ОПК

Информационное письмо


В рамках «Соглашения о сотрудничестве Департамента образования администрации г. Томска и Томской епархии Русской Православной Церкви» и реализации плана совместных мероприятий на 2013-2014 учебный год 

25 февраля в 15:00

в актовом зале Томской духовной семинарии (пр. Ленина, 82) состоится лекторий для учителей  основ православной культуры, истории, обществознания.

Тема лекции: «Православные таинства»


Читает: протоиерей Александр Атаманов, руководитель Отдела религиозного образования и катехизации Томской епархии.

среда, 19 февраля 2014 г.

Святитель Лука (Войно-Ясенецкого), архиепископ Симферопольский

В Томск прибыли честные мощи cвятителя Луки (Войно-Ясенецкого), архиепископа Симферопольского, которого верующие почитают как целителя и покровителя медицины.


Ходит по России странная молва, будто в советское уже время жил хирург-священник. Положит он больного на операционный стол, прочитает над ним молитву, да йодом и поставит крест «в том месте, где надо резать. А уж после того берется за скальпель. И операции у того хирурга отменные: слепые прозревали, обреченные поднимались на ноги. То ли наука ему помогала, то ли Бог... «Сомнительно»,— говорят одни. «Так оно и было»,— утверждают другие. Одни говорят: «Партком служителя культа ни за что бы в операционной не потерпел». А другие им в ответ: «Бессилен партком, поскольку хирург тот не просто хирург, а профессор, и не тая себе священник-батюшка, а полный епископ». «Профессор-епископ? Так не бывает»,— говорят опытные люди. «Бывает,— отвечают им люди не менее опытные.— Этот профессор-епископ еще и генеральские погоны носил, а в минувшей войне всеми госпиталями Сибири управлял».
 ( из книги Марка Поповского  " Жизнь и житие Святителя Луки Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга " )

Архиепископ  Лука , в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, родился в Керчи 27 апреля 1877 года в семье аптекаря. Отец его был католиком, мать - православной. По законам Российской Империи дети в подобных семьях должны были воспитываться в православной вере. Он был третьим из пятерых детей. 

«Мой отец был католиком, весьма набожным, он всегда ходил в костел и подолгу молился дома. Отец был человеком удивительно чистой души, ни в ком не видел ничего дурного, всем доверял, хотя по своей должности был окружен нечестными людьми... Если можно говорить о наследственной религиозности, то, вероятно, я ее наследовал главным образом от очень набожного отца.»

В Киеве, куда семья переехала впоследствии, Валентин окончил гимназию и рисовальную школу. Собирался поступать в Петербургскую Академию Художеств, но по размышлении о выборе жизненного пути решил, что обязан заниматься только тем, что "полезно для страдающих людей", и избрал вместо живописи медицину.

«С детства у меня была страсть к рисованию, и одновременно с гимназией я окончил Киевскую художественную школу, в которой проявил немалые художественные способности, участвовал в одной из передвижных выставок …  Влечение к живописи у меня было настолько сильным, что по окончании гимназии решил поступать в Петербургскую Академию Художеств. Но во время вступительных экзаменов мной овладело тяжелое раздумье о том, правильный ли жизненный путь я избираю. Недолгие колебания кончились решением, что я не в праве заниматься тем, что мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей. Из Академии я послал матери телеграмму о желании поступить на медицинский факультет…»

Однако на медицинском факультете Киевского Университета св. Владимира все вакансии были заняты, и Валентин поступает на юридический факультет. На какое-то время влечение к живописи снова берет верх, он едет в Мюнхен и поступает в частную школу профессора Книрра, но через три недели, затосковав по дому, возвращается в Киев, где продолжает занятия рисованием и живописью. Наконец Валентин осуществляет свое горячее желание "быть полезным для крестьян, так плохо обеспеченных медицинской помощью", и поступает на медицинский факультет Киевского университета св. Владимира. Он учится блестяще. "На третьем курсе, - пишет он в "Мемуарах", - произошла интересная эволюция моих способностей: умение весьма тонко рисовать и любовь к форме перешли в любовь к анатомии..."
 Оканчивая университет осенью 1903 года, он заявил о том, что намерен быть земским врачом, чем очень удивил своих товарищей.

«Я был обижен тем, что они меня совсем не понимают, ибо я изучал медицину с исключительной целью быть всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям».

Началась русско-японская война. Валентину Феликсовичу предложили службу в отряде Красного Креста на Дальнем Востоке. Там он заведовал отделением хирургии в госпитале Киевского Красного Креста Читы, где он познакомился с сестрой милосердия Анной Ланской и обвенчался с ней. В Чите молодые супруги прожили недолго. 

«Она покорила меня не столько своей красотой, сколько исключительной добротой и кротостью характера».

Вскоре после свадьбы Валентин Феликсович с женой переехали в небольшой город Ардатов Симбирской губернии, где ему поручили заведовать больницей. Слава о замечательном докторе настолько распространилась, что на прием к нему шли больные не только из близлежащих мест, но даже из соседней губернии. Один нищий, к которому после операции вернулось зрение, собрал слепых со всей округи, и они длинной вереницей выстроились в ожидании медицинской помощи.


Валентин Феликсович сочетал необыкновенно напряженную работу хирурга (оперируя с утра до вечера) и научную работу, которой занимался преимущественно по ночам. Здесь он написал две первые научные статьи.

Земская управа перевела его в уездную фатежскую больницу, но вскоре он был уволен со службы, поскольку отказался прекратить прием и немедленно явиться к заболевшему исправнику: все пациенты всегда были для него равны, и положение в обществе не давало им никаких преимуществ. Неизменно строго относился он лишь к воинствующим безбожникам, болезни которых считал наказанием Божиим.

После увольнения любимого доктора в Фатеже начались беспорядки, и Валентин Феликсович был вынужден поскорее уехать оттуда. В 1909 году он поселился в Москве и около года был экстерном хирургической клиники профессора П.И. Дьяконова. Здесь он вплотную приступил к работе над диссертацией о местной анестезии. В те годы крайне несовершенный общий наркоз бывал «несравненно опаснее самой операции». После нескольких месяцев исследовательской работы в московском Институте топографической анатомии ученый сделал ряд открытий в сфере  анестезии.

Однако жить в Москве с женой и двумя детьми было не на что, и Войно-Ясенецким пришлось уехать в село Романовку Саратовской губернии. Валентин Феликсович вернулся к практической хирургии и полтора года работал в местной больнице. На долю врача нередко приходилось до 200 амбулаторных больных в день, не считая выездов, причем 70% пациентов жили далее чем за 8 верст от его дома. Приемы велись в тесном и душном помещении, а рядом приходилось делать операции — в год не менее трехсот.

"Из Москвы не хочу уезжать, прежде чем не возьму от нее того, что нужно мне: знаний и умения научно работать. Я по обыкновению не знаю меры в работе и уже сильно переутомился. А работа предстоит большая: для диссертации надо изучить французский язык и прочитать около пятисот работ на французском и немецком языках. Кроме того, много работать придется над докторскими экзаменами».

В 1915 году в Петрограде вышла его блестяще иллюстрированная книга «Регионарная анестезия». В ней были обобщены результаты исследований и богатейший хирургический опыт автора. За эту работу Варшавский университет присудил Валентину Феликсовичу премию имени Хойнацкого, которую обычно получали ученые, прокладывавшие новые пути в медицине. Однако полагающихся ему денег (900 рублей золотом) он не получил, поскольку не смог представить в Варшаву нужное количество экземпляров: небольшой тираж книги был раскуплен мгновенно.


Не оставляя службы в земстве, в 1915 году Валентин Феликсович защитил диссертацию («Региональная анестезия») на степень доктора медицины. 

 «Мы привыкли к тому, что докторские диссертации пишутся обычно на заданную тему с целью получения высших назначений по службе и научная ценность их невелика. Но когда я читал Вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил ее».

В начале 1917 года Анна Васильевна заболела туберкулезом, и семья переехала в Ташкент, где Валентину Феликсовичу предложили должность главного врача городской больницы. 

Из воспоминаний врача Л. В. Ошанина: «Время было тревожное. В 1917–1920 годах в городе было темно. На улицах по ночам постоянно стреляли… раненых привозили в больницу. Я не хирург и, за исключением легких случаев, всегда вызывал Войно-Ясенецкого… В любой час ночи он немедленно одевался и шел по моему вызову. Иногда раненые поступали один за другим. Часто сразу же оперировались, так что ночь проходила без сна. Случалось, что Войно-Ясенецкого ночью вызывали на дом к больному, или в другую больницу на консультацию, или для неотложной операции. Он тотчас отправлялся в такие ночные, далеко не безопасные путешествия… Никогда не было на его лице выражения досады, недовольства, что его беспокоят по пустякам (с точки зрения опытного хирурга). Наоборот, чувствовалась полная готовность помочь. Я ни разу не видел его гневным, вспылившим или просто раздраженным. Он всегда говорил спокойно, негромко, неторопливо, глуховатым голосом, никогда его не повышая. Это не значит, что он был равнодушен — многое его возмущало, но он никогда не выходил из себя, а свое негодование выражал тем же спокойным голосом».

Здоровье Анны Васильевны ухудшалось. Она кое-как ходила по дому, но ни готовить, ни убирать уже не могла. Дети помнят, как отец по вечерам мыл полы, накручивая на половую щетку старые бинты. Вскоре стало совсем плохо с продуктами. Из больничной кухни начали приносить обед — тухлую квашеную капусту в мутной воде. Лечили больную лучшие доктора города, поддерживая ее не только лекарствами, но и усиленным питанием, однако приносимые тайком от Валентина Феликсовича продукты она раздавала детям, а сама довольствовалась капустной похлебкой. Окончательно подорвал ее здоровье арест мужа по клеветническому доносу. Главного врача с еще одним хирургом привели в железнодорожные мастерские, где заседала «чрезвычайная тройка». На разбор каждого дела «судьи» тратили не больше трех минут, практически всех приговаривая к расстрелу. Осужденных выводили через другую дверь и тут же убивали.
Арестованные врачи просидели в мастерских целый день. Все это время Валентин Феликсович оставался совершенно невозмутимым. На тревожные вопросы коллеги: «Почему нас не вызывают? Что это может означать?» — отвечал: «Вызовут, когда придет время, сидите спокойно». Поздно вечером знаменитого хирурга узнал видный партиец, и их отпустили. Вернувшись в отделение, главный врач распорядился подготовить больного к очередной операции и в обычный час встал к операционному столу, как будто ничего не случилось.

После этого Анна Васильевна уже не вставала с постели.

«Она горела в лихорадке, совсем потеряла сон и очень мучилась. Последние двенадцать ночей я сидел у ее смертного одра, а днем работал в больнице».

После смерти жены Валентин Феликсович стал активно посещать заседания ташкентского церковного братства и богословские собрания, нередко выступал с беседами на темы Священного Писания. В конце 1920 года на епархиальном собрании обсуждалась деятельность епископа Ташкентского и Туркестанского Иннокентия (Пустынского). Валентин Феликсович выступил с продолжительной, горячей речью, и после собрания владыка неожиданно сказал ему: «Доктор, вам надо быть священником!» 

«У меня никогда не было и мысли о священстве, но слова преосвященного Иннокентия я принял как Божий призыв устами архиерея и, ни минуты не размышляя, ответил: Хорошо, владыко! Буду священником, если это угодно Богу!»

 Служение в Церкви пришлось совмещать с заведованием кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии на медицинском факультете только что открывшегося в Ташкенте университета (знаменитый хирург был одним из инициаторов его открытия). Лекции о. Валентин читал в рясе и с крестом на груди (в таком же виде он ходил и по улицам, чем очень нервировал городское начальство). Послушать его приходили и с других факультетов.

Святейший Патриарх Тихон, узнав о том, что профессор Войно-Ясенецкий стал священником, благословил его продолжать заниматься хирургией, и он по-прежнему «широко оперировал каждый день и даже по ночам в больнице и не мог не обрабатывать своих наблюдений научно». Многие из его исследований легли в основу книги «Очерки гнойной хирургии», которую он продолжал писать в годы своего священства. В октябре 1922 года священник-хирург выступил с четырьмя большими докладами на первом научном съезде врачей Туркестана и активно участвовал в прениях. Помимо всего этого, о. Валентин находил время, чтобы писать иконы для храма. Оставался он и на должности главного врача городской больницы.

Летом 1921 года ташкентская ЧК решила устроить показательный суд над врачами, якобы занимавшимися вредительством. В качестве эксперта был вызван профессор Войно-Ясенецкий. Его ответы привели чекистов в бешенство, и ему стали задавать вопросы, уже не связанные с «делом врачей»:

— Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?
— Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель?
— Как это вы верите в Бога? Разве вы Его видели, своего Бога?
— Бога я действительно не видел, но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил.

Задуманный спектакль с треском провалился, и освобожденные вскоре врачи говорили, что от расстрела их спасло только выступление знаменитого хирурга.

Даже неверующие коллеги уважали профессора-священника за его нравственные качества. 

Медсестра ташкентской больницы вспоминала: «В делах, требовавших нравственного решения, Валентин Феликсович вел себя так, будто вокруг никого не было. Он всегда стоял перед своей совестью один. И суд, которым он судил себя, был строже любого трибунала».


Вскоре после того, как о. Валентина назначили настоятелем собора и возвели в сан протоиерея епископ Уфимский Андрей (князь Ухтомский) тайно постриг его в монашество. 

«Он… хотел дать мне имя целителя Пантелеимона, но когда побывал на литургии, совершенной мною, и услышал мою проповедь, то нашел, что мне гораздо более подходит имя апостола-евангелиста, врача и иконописца Луки». 

31 мая 1923 года о. Валентин рукоположен в сан епископа. Первая архиерейская служба епископа Луки состоялась в воскресенье, в день памяти святых равноапостольных Константина и Елены. Через неделю он был арестован и выслан в Восточную Сибирь. ГПУ решило как можно скорее выслать его за пределы Туркестана. Владыку обвинили в участии в казачьем заговоре и связях с англичанами. 

«Чекисты утверждали, что и на Кавказе, и на Урале я действовал одновременно. Все мои попытки объяснить им, что для одного человека это физически невозможно, ни к чему не приводили».

Между 1923 и 1943 годами владыка Лука около двенадцати лет провел в ссылках и тюрьмах.

В ссылках он продолжал делать операции и совершать богослужения. Он был бодр духом и писал детям, чтобы о нем не беспокоились — он радостен, спокоен и не испытывает никаких нужд.

В операционной у епископа Луки стояла икона с теплившейся перед ней лампадой. Рассказывали, что перед операцией он всегда молился перед иконой и ставил йодом крест на теле больного. Пациенты просили у него благословения, и он никому не отказывал.

Владыка много оперировал, а также вел большой прием у себя на дому. На каждую операцию с участием владыки Луки полагалось получать разрешение, которое давали неохотно — растущая популярность ссыльного епископа сильно раздражала местное начальство. Фельдшеры, катастрофически терявшие заработок, стали жаловаться властям на «попа», который производит «безответственные» операции. Однажды его вызвали в ГПУ. Едва он, как всегда в рясе и с крестом, переступил порог, чекист закричал:

- Кто это вам позволил заниматься практикой?
- Я не занимаюсь практикой в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я не беру денег у больных. А отказать больным, уж извините, не имею права.

Находясь в ссылках и тюрьмах, он продолжает медицинские исследования. В тюрьме святитель закончил первый выпуск своих «Очерков гнойной хирургии» — начальник тюремного отделения разрешил ему по вечерам работать в своем кабинете. В 1934 году книга вышла в свет. На заглавном листе рукописи было написано: «Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии».

Вернувшись в Ташкент,по воскресеньям и праздникам владыка служил в Сергиевской церкви, а на дому принимал больных — их число достигало четырехсот в месяц. При этом владыка не только лечил, но и оказывал материальную помощь неимущим пациентам. Жители Ташкента, в том числе узбеки, очень почитали святителя Христова и часто обращались к нему за разрешением семейных и бытовых конфликтов.  

24 июля 1937 года его вновь арестовали. Были арестованы также архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Борис (Шипулин), архимандрит Валентин (Ляхоцкий), несколько священников кладбищенской церкви Ташкента, в том числе протоиерей Михаил Андреев и протодиакон Иван Середа. Все они обвинялись в создании «контрреволюционной церковно-монашеской организации», ставящей своей целью активную борьбу с советской властью, свержение существующего строя и возврат к капитализму, а также в шпионаже в пользу иностранной разведки. К этому не постеснялись добавить и обвинение владыки во «вредительстве» — убийстве больных на операционном столе.

Сокамерники относились к владыке уважительно, даже начальство его выделяло. Он был со всеми ровен и сдержан, никогда не вступал в споры и не жаловался, готов был любому оказать медицинскую помощь и поделиться хлебом. Некоторые заключенные, прежде чем идти на допрос, брали у него благословение (и опять начальство не смогло этому воспрепятствовать). Дважды в день святитель на коленях молился, и тогда в до отказа набитом людьми помещении все стихало. 

Особое совещание присудило его к ссылке на три года в Красноярский край. Святителя поселили в районном центре Большая Мурта в ста десяти километрах от Красноярска. Главному врачу районной больницы с трудом удалось добиться для знаменитого хирурга разрешения работать «за белье и питание». Зарплату ему выписывали за счет пустовавшей ставки то ли санитарки, то ли прачки. Владыка , как всегда, открыто говорил о своей вере: «Куда меня ни пошлют — везде Бог». Молиться владыка ходил в рощу, расположенную на окраине поселка.

Еще из тюрьмы он послал Ворошилову письмо с просьбой дать ему возможность закончить работу по гнойной хирургии. Неожиданно получив разрешение ехать в Томск для работы в библиотеке, святитель за два месяца успел перечитать всю новейшую литературу на немецком, французском и английском языках. В начале Великой Отечественной войны епископ Лука послал телеграмму Калинину с просьбой прервать ссылку и направить его для работы в госпиталь на фронте или в тылу. «По окончании войны, — писал он, — готов вернуться в ссылку». Ответ пришел незамедлительно — приказано было перевести его в Красноярск. Владыку назначили консультантом всех госпиталей края и главным хирургом эвакогоспиталя, но оставили на положении ссыльного — дважды в неделю он обязан был отмечаться в милиции. Жил он в сырой холодной комнате и постоянно голодал — на госпитальной кухне профессора кормить не полагалось, а отоваривать карточки ему было некогда. Санитарки тайком оставляли для него кашу. В одном из писем той поры он писал, что «полюбил страдание, так удивительно очищающее душу».

Разъезжая по госпиталям, он консультировал хирургов, осматривал раненых и самых тяжелых переводил в свой госпиталь. Ему удалось спасти многих больных, которых врачи считали безнадежными. Каждого раненого он помнил в лицо, знал его фамилию, держал в памяти все подробности операции и послеоперационного периода. «Для хирурга не должно быть "случая", - говорил он, - а только живой страдающий человек». Святитель очень сильно переживал смерть своих пациентов. Если не было другой возможности спасти больного, он шел на рискованные операции, несмотря на то, что это налагало на него громадную ответственность. Об умерших он молился и считал необходимым не скрывать от умирающих их положение, чтобы они могли умереть по-христиански. Раненые солдаты и офицеры очень любили профессора. Когда он делал утренний обход, все радостно его приветствовали.

С весны 1942 года отношение к владыке заметно улучшилось. Приезжавший в госпиталь с инспекторской проверкой профессор Приоров отмечал, что нигде он не видел таких блестящих результатов лечения инфекционных ранений суставов. Деятельность святителя была отмечена грамотой и благодарностью Военного совета Сибирского военного округа. «Почет мне большой, — писал он в то время, — когда вхожу в большие собрания служащих или командиров, все встают». По окончании войны епископ Лука был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

Срок ссылки закончился в середине 1942 года, но владыка продолжал работу в красноярском госпитале. «Священный Синод при Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа». Осенью святитель был назначен на Красноярскую кафедру. В марте 1943 года после усиленных хлопот владыка добился открытия маленького кладбищенского храма в слободе Николаевка под Красноярском. В нем могло поместиться всего сорок-пятьдесят человек, а на богослужения приходило двести-триста. «В алтарь так же трудно пройти, как на Пасху», — писал архиепископ Лука. 

В конце 1943 года было опубликовано второе издание «Очерков гнойной хирургии», переработанное и значительно дополненное, а в 1944 году вышла книга «Поздние резекции инфицированных огнестрельных ранений суставов». Академик И. А. Кассирский писал, что эти труды будут перечитываться и через пятьдесят лет. Святитель получил за них Сталинскую премию I степени, из двухсот тысяч рублей которой сто тридцать тысяч перечислил в помощь пострадавшим в войну детям.
В 1945–1947 годах он работал над сочинением «Дух, душа, тело», которое, по замыслу автора, должно было послужить религиозному просвещению отпавших от веры, а также составил чин покаяния для тех, кто примкнул к обновленцам.

К 1946 году в Тамбовской епархии, куда был переведен владыко, было открыто двадцать четыре прихода. Благодарные жители Тамбова впоследствии назвали именем любимого архипастыря Вторую городскую больницу, устроили при ней музей и в 1994 году установили памятник архиепископу Луке.
В мае 1946 года его перевели на Крымскую и Симферопольскую кафедру. 

«Как ни плакала моя тамбовская паства, как ни просила Патриархию оставить меня, я должен был ехать в Симферополь. Это было несомненно по воле Божией, ибо здесь я очень нужен. Мне приходится устраивать разоренную епархию». 

Поселился архиепископ на втором этаже старого, давно не ремонтированного дома. Здесь же располагалась епархиальная канцелярия, и жило несколько семей. Владыка многим помогал: на архиерейской кухне готовился обед на пятнадцать-двадцать человек. 

«Приходило много голодных детей, одиноких старых женщин, бедняков, лишенных средств к существованию, — вспоминала племянница святителя. — Я каждый день варила большой котел, и его выгребали до дна. Вечером дядя спрашивал: "Сколько сегодня было за столом? Ты всех накормила? Всем хватило?" 

Сам он питался очень просто. Одевался тоже более чем скромно. Всякий раз, когда племянница предлагала сшить новую одежду, он говорил:  Латай, латай, Вера, бедных много». Секретарь епархии вел списки нуждающихся, и в конце каждого месяца по этим спискам рассылались тридцать-сорок почтовых переводов.

С 1946 года он был консультантом госпиталя в Симферополе, помогал госпиталю инвалидов Великой Отечественной войны. До конца 1947 года читал доклады, лекции врачам, оперировал больных и раненых. Но вскоре ему запретили выступать перед аудиторией в архиерейском одеянии, и владыка совсем покинул Хирургическое общество. Он продолжал врачебную практику у себя дома. На дверях его было вывешено объявление, что хозяин этой квартиры, профессор медицины, ведет бесплатный прием ежедневно, кроме праздничных и предпраздничных дней. К нему стекалось большое количество больных, которых врачи признавали безнадежными, и многие из них потом с благодарностью вспоминали своего исцелителя.
 Святитель безошибочно диагностировал болезнь — его опытность во многих случаях граничила с прозорливостью. Описаны многочисленные случаи, когда он безошибочно ставил диагноз больному, оставшемуся диагностической загадкой для самых опытных специалистов. При этом, он нередко даже не видел результатов обследования…
Будни старца архиепископа были уплотнены до предела. День начинался в семь утра. С восьми до одиннадцати владыка служил литургию, за завтраком секретарь читала ему по две главы из Ветхого и Нового Завета. Потом начинались епархиальные дела. Архиепископ всегда требовал четких и ясных ответов, решения принимал незамедлительно и твердо. До обеда продолжалось чтение прессы и книг, после обеда — краткий отдых. С четырех до пяти владыка принимал больных, а потом немного гулял по бульвару, рассказывал внучатым племянникам главы из Священной истории. Перед сном опять работа - проповеди, письма, хирургические атласы — до 11 часов. В праздники он был занят еще больше.

В последние годы жизни владыка стал сильно уставать от служб, проповедей, епархиальных дел. К его болезням прибавился новый недуг: единственный глаз стал видеть все хуже и хуже, и в 1955 году святитель полностью ослеп. «Я принял как Божию волю быть мне слепым до смерти, и принял спокойно, даже с благодарностью Богу».

Владыка до смерти продолжал свое служение, с тщательностью вникал во все епархиальные дела, служил без посторонней помощи, на память читая молитвы и Евангелие. Современники вспоминали, что, видя его, нельзя было и подумать, что он слеп. По квартире он тоже передвигался сам, брал нужные вещи, отыскивал книги. К нему даже приводили больных, и он точно ставил диагноз. Известны многочисленные случаи исцелений по его молитве.

Последнюю свою литургию святитель отслужил на Рождество, последнюю проповедь произнес в Прощеное воскресенье.

 «Не роптал, не жаловался, — вспоминала его секретарь. — Распоряжений не давал. Ушел от нас утром, без четверти семь. Подышал немного напряженно, потом вздохнул два раза и еще едва заметно - и все".

Святитель Лука преставился 11 июня 1961 года, на праздник всех святых, в земле Российской просиявших. 

"Панихиды следовали одна за другой, дом до отказа наполнился народом, люди заполнили весь двор, внизу стояла громадная очередь. Первую ночь владыка лежал дома, вторую — в Благовещенской церкви при епархии, а третью - в соборе. Все время звучало Евангелие, прерывавшееся панихидами, сменяли друг друга священники, а люди все шли и шли непрерывной вереницей поклониться владыке… Были люди из разных районов, были приехавшие из далеких мест: из Мелитополя, Геническа, Скадовска, Херсона. Поток стихал лишь часа в четыре ночи, а затем возобновлялся: одни люди сменялись другими, лились тихие слезы о том, что нет теперь молитвенника, что "ушел наш святой".


Все дети профессора Войно-Ясенецкого пошли по его стопам и стали медиками: Михаил и Валентин стали докторами медицинских наук; Алексей — доктор биологических наук; Елена — врачом-эпидемиологом. Внуки и правнуки знаменитого хирурга пошли по тому же пути.
На его могиле во множестве происходили чудеса и исцеления болящих. 22 ноября 1995 года архиепископ Симферопольский и Крымский Лука определением Синода Украинской Православной Церкви причислен к лику местночтимых святых. Канонизирован как местночтимый святой Красноярской епархией РПЦ. В марте 1996 года состоялось обретение святых мощей архиепископа Луки, которые в настоящее время почивают в Свято-Троицком кафедральном соборе Симферополя, а 24 -25 мая состоялось торжество его прославления.

 Архиепископ Лука канонизирован Архиерейским Собором Русской православной церкви в сонме новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания в 2000 году; день памяти — 29 мая по юлианскому календарю (11 июня по новому стилю).






вторник, 11 февраля 2014 г.

Шмелевские чтения

Положение о проекте
VIII Шмелевские чтения
(в рамках проекта «Духовно-нравственное воспитание в современной светской школе»)
800-летие со дня рождения преподобного Сергия Радонежского


1.​ Общие положения


1.1.​ Положение VIII Шмелевских чтений для обучающихся 1–11-х классов (далее – Чтения) определяет цель, задачи, категорию участников, порядок подготовки и проведения, требования к оформлению, подведение итогов Чтений.

1.2.​ Чтения проводится один раз в год и призваны формировать духовно-нравственные качества подрастающего поколения и воспитывать в молодежи художественный вкус и любовь к прекрасному.

1.3.​ Организацию и проведение Чтений осуществляет проблемно-творческая группа педагогов МАОУ гимназии №56 г. Томска (гимназия) в сетевом взаимодействии с педагогами области и города, а также прихода Святителя Николая Чудотворца Томской епархии Русской Православной Церкви Московского Патриархата.

1.4.​ Для оценки работ участников и подведения итогов создаются экспертные группы из числа педагогов, ученых, преподавателей вузов и студентов.

2.​ Цели, задачи и принципы проведения Чтений

2.1.​ Цель: формирование духовной культуры обучающихся, воспитание художественного вкуса.

2.2.​ Задачи:

​ приобщение к истории и культуре России, к отечественным традициям духовной жизни;

​ активизация сотрудничества учителей и обучающихся по духовно-нравственным проблемам творчества русских писателей и поэтов, способствующим формированию литературоведческих и культурологических навыков;

​ выявление одаренных детей, стремящихся совершенствовать свои знания в области духовной культуры Отечества, развивать интеллект и духовность.

2.3.​ Принципы проведения «Шмелевских чтений»:

-​ доступность участия.

-​ содержательное многообразие направлений и форм участия.

-​ вариативность представления результатов деятельности.

-​ демократичность в определении лучших работ.

-​ широкое привлечение самих школьников к организации, проведению и определению работ, представляемых на конференции.

-​ многообразие системы поощрений для стимулирования творческой деятельности.

3.​ Условия участия в Чтениях и порядок их проведения:

3.1​ В Чтениях могут участвовать все желающие обучающиеся 3-11 классов.

3.2​ Обучающиеся могут представить на Чтения разнообразные формы самостоятельной научно-исследовательской, творческой, поисковой, проектной деятельности (доклад, реферат, литературное творчество, эссе, перевод, рецензию, результаты наблюдений, рисунки, модели, в том числе и интерактивные и т.д.).

3.3.​ До 28 февраля проходят школьные учебно-исследовательские конференции, по итогам которых работы направляются на Чтения

3.4.​ До 10 марта руководители исследовательских работ сдают заявки работ и сами работы кураторам Чтений.

3.5.​ В программе проведения Чтений обязательно присутствуют

3.5.2.​ Конкурс презентаций по творчеству И.С. Шмелева, М.Ю. Лермонтова или деятельности Сергея Радонежского (4-6 кл.)

3.5.3.​ Конкурс исследовательских работ по духовно-нравственной тематике (3-4 кл.)

3.5.4.​ Презентации рефератов, исследовательских работ с духовно-нравственной тематикой, эссе (8 -11 классы).

3.5.5.​ Конкурс чтецов(5-7 кл.).

3.5.6.​ Конкурс рисунков (2-4 кл.)

3.5.7.​ Олимпиада «Духовная культура моей Родины» (5-7) классы

3.5.8.​ Подведение итогов (награждение, литературно-музыкальная композиция).

3.6.​ Порядок проведения и тематика Чтений

3.6.1. Сроки проведения: 20 марта 2014 года, на базе МАОУ гимназия №56(адрес г. Томск, ул.Смирнова 28).

3.6.2. Тема Чтений - «800-летие со дня рождения Сергия Радонежского»

3.6.3. Работа осуществляется в три этапа:

I этап (до 1 марта ): прием творческих работ, исследовательских проектов (каб. 325. Михайлова О.Г., каб. З22 Кожухова О.С.).

Прием презентаций (каб. 325 Наставко Ю.А.). Требования: презентации не более 8 -10 слайдов, печатный и электронный варианты.

Прием рисунков (каб. 332 Мащенко О.А.).

Прием заявок на конкурс чтецов (каб. 415 А , эстетический центр, Авдеева М.Н.)

II этап 20 марта

1.​ Выступления обучающихся с презентациями рефератов, исследовательских работ, эссе.

1.​ Конкурс чтецов (5-7 кл.).

1.​ Олимпиада по православной культуре.

1.​ Выставка произведений художественной и справочной литературы по творчеству общественного деятеля, которому посвящены Чтения

III этап

Подведение итогов: награждение, концерт

4.​ Подведение итогов Чтений

4.1.​ По окончании работы секций проводятся заседания экспертных групп, на которых выносятся решения о победителях и лауреатах Чтений. Все решения экспертных групп протоколируются, подписываются, утверждаются председателями и секретарями экспертных групп.

4.2.​ Победители и лауреаты Чтений награждаются дипломами, участники сертификатами РЦРО.

5.​ Оргкомитет чтений:

Руководители проекта «Духовно-нравственное воспитание в современной светской школе» Михайлова О.Г., Пашкова Л.К.; руководитель Центра духовно-нравственного образования, воспитания и социализации обучающихся Беккер Н.В.

Творческая группа педагогов гимназии «Духовно-нравственное воспитание в современной светской школе»: Кожухова О.С., Наставко Ю.А., Мащенко О.А., Мамонтова Н.Н. , видеоинженер Шарепо А.И.

6.​ Соучредители проекта «Шмелевские чтения»

МУ ИМЦ, Горбачева И.Ф.методист по русскому языку и литературе

ТОИПКРО, Котиков О.А , руководитель отдела духовно-нравственного воспитания ТОПКРО

Приход святителя Николая Чудотворца Томской епархии Русской Православной Церкви Московского Патриархата, священник Игорь Ельсуков 

Справки по телефону 8-952-885-90-19 (Михайлова Ольга Геннадьевна)

пятница, 7 февраля 2014 г.

Творческие работы обучающихся по теме "Помоги ближнему"

Гончарова Алёна


Шли по улице мама с дочкой, и девочка нашла пятьсот рублей.  «Мама, давай купим на эти деньги всякие вкусности». Но мама возразила: «Лучше давай отдадим эти деньги нашей соседке, старенькой бабушке. Ведь у нее никого нет, и она очень сильно болеет». И девочка согласилась с мамой.



Коголев Андрей


У меня есть друг Егор. Он очень болен. У него рак. 
В магазине, который находится рядом с нашим домом,  стоит тумба с ящиком. Туда люди кидают деньги. Егорке нужно триста тысяч рублей, чтобы он смог с родителями поехать в Москву. 
Будьте добрыми людьми, помогайте тем, кто болен!




Тарасова Полина




Одним людям Бог дает материальное богатство, а другим нет. Но я думаю, это потому, что нужно, чтобы одни люди помогали другим. Нужно оказывать помощь тому, кто в ней нуждается. И радость этих людей, будет благодарностью тебе.



Павлов Андрей




Я пошел в парк кататься на карусели. У меня было сто рублей. Когда я подходил к дому своего друга Васи, то увидел бабушку. Она просила подаяние. Я отдал ей все деньги.




Кабышева Анастасия




Я считаю, что всем можно оказать помощь. Можно помочь человеку добрым поступком, добрым словом. Можно накормить бездомную собаку. И твоя доброта к тебе вернется.



Морозова Кристина




В одном городе стоял большой дом, а рядом маленький домишко, в котором жила бедная женщина с ребенком. 
Однажды из большого дома вышел мужчина и увидел девочку. Она сидела в песочнице, но у нее не было игрушек. Мужчине стало жалко крошку. Он зашел в дом к соседям и увидел, что из мебели там была только кровать. 
У мужчины сжалось сердце от увиденного. Оказалось, что женщину уволили,  и у нее больше нет работы. Он решил помочь соседям. 
Он взял женщину на работу в свою фирму, а дочку устроил в садик. 

вторник, 4 февраля 2014 г.

Цитаты из произведений Е. Шварца

Золушка

Мальчуганам полезно безнадежно влюбляться. Они тогда начинают писать стихи, а я это обожаю.


Ненавижу старуху лесничиху, да и дочек ее тоже. Я давно наказала бы их, но у них такие большие связи! Они никого не любят, ни о чем не думают, ничего не умеют, ничего не делают, а ухитряются жить лучше даже, чем некоторые настоящие феи.


Мне так хочется, чтобы люди заметили, что я за существо, но только непременно сами. Без всяких просьб и хлопот с моей стороны.


Старые друзья — это, конечно, штука хорошая, но их уж ничем не удивишь!


Неужели не дождаться мне веселья и радости? Ведь так и заболеть можно.

Дракон


Три раза я был ранен смертельно, и как раз теми, кого насильно спасал.

Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов — это иметь своего собственного.

Все мы запутались в своей собственной паутине.

Деревья и те вздыхают, когда их рубят.

Жалеть друг друга тоже можно. Не бойтесь! Жалейте друг друга. Жалейте — и вы будете счастливы! Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле.

Вы думаете, это так просто — любить людей? Ведь собаки великолепно знают, что за народ их хозяева. Плачут, а любят.

Не надо размышлять. Это слишком страшно.

Тень

Сытость в острой форме внезапно овладевает даже достойными людьми. Человек честным путем заработал много денег. И вдруг у него появляется зловещий симптом: особый, беспокойный, голодный взгляд обеспеченного человека. Тут ему и конец. Отныне он бесплоден, слеп и жесток.

В каждом человеке есть что-то живое. Надо его за живое задеть — и все тут.

… такая уж должность королевская, что характер от неё портится.

Обыкновенное чудо

— Увы, государь, этот охотник теперь совсем не охотится.
— А чем же он занимается?
— Борется за свою славу. Он добыл уже пятьдесят дипломов, подтверждающих, что он знаменит, и подстрелил шестьдесят хулителей своего таланта.

Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь.

Давайте принимать жизнь такой, как она есть. Дождики дождиками, но бывают и чудеса, и удивительные превращения, и утешительные сны.

Любите, любите друг друга, да и всех нас заодно, не остывайте, не отступайте — и вы будете так счастливы, что это просто чудо!









Л. Пантелеев. Евгений Шварц

Имя Шварца я впервые услыхал от Златы Ионовны Лилиной, заведующей Ленинградским губернским отделом народного образования
- Вашу рукопись я уже передала в редакцию, — сказала она. — Идите в Домкниги, на Невский, поднимитесь на пятый этаж в отдел детской литературы и спросите там Маршака, Олейникова или Шварца
Должен признаться, что в то время ни одно из названных выше имен, даже имя Маршака, мне буквально ничего не говорило
И вот в назначенный день мы с Гришей Белых, молодые авторы только что законченной повести «Республика Шкид», робко поднимаемся на пятый этаж бывшего дома Зингер, с трепетом ступаем на метлахские плитки длинного издательского коридора и вдруг видим — навстречу нам бодро топают на четвереньках два взрослых дяди — один пышноволосый, кучерявый, другой -тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами
Несколько ошарашенные, мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются
- Вам что угодно, юноши? — обращается к нам кучерявый
- Маршака… Олейникова… Шварца, — лепечем мы
- Очень приятно… Олейников! — рекомендуется пышноволосый, поднимая для рукопожатия правую переднюю лапу
- Шварц! — протягивает руку его товарищ
Боюсь, что современный молодой читатель усомнится в правдивости моего рассказа, не поверит, что таким странным образом могли передвигаться сотрудники советского государственного издательства. Но так было, из песни слова не выкинешь. Позже мы узнали, что, отдыхая от работы, редакторы разминались, «изображали верблюдов». Евгению Львовичу Шварцу было тогда двадцать девять лет, Николаю Макаровичу Олейникову, кажется, и того меньше

Познакомились мы с ним в апреле 1926 года и чуть ли не с первого дня знакомства перешли на «ты». Это не значит, что мы стали друзьями, — нет, я мог бы, пожалуй, назвать несколько десятков человек, которым Шварц говорил «ты» и которые никогда не были его друзьями. И, наоборот, ко многим близким ему людям (к таким, как Д.Д.Шостакович, Г.М.Козинцев, Л.Н.Рахманов, М.В.Войно-Ясенецкий, академик В.И.Смирнов) он до конца дней своих обращался на «вы»
Его характер, то, что он во всяком обществе становился душой этого общества, делали его несколько фамильярным. Многих он называл просто по фамилии. И не каждому это нравилось
Помню, как рассердилась и обиделась Тамара Григорьевна Габбе, человек умный, остроумный, понимающий шутку, когда Шварц пришел в редакцию и, проходя мимо ее столика, спросил: — Как дела, Габбе? Тамара Григорьевна вспыхнула и загорелась, как только она одна могла загораться: — Почему вы таким странным образом обращаетесь ко мне, Евгений Львович? Насколько я знаю, мы с вами за одной партой в реальном училище не сидели!
Рассказывали мне об этом и она и он. Она — с ядовитым юмором, возмущенная, он — с искренним, простодушным удивлением: дескать, чего она обиделась?

…Он очень долго считал себя несостоявшимся писателем
- Слишком уж быстро прошла молодость. А в молодости, да и недавно еще совсем, казалось — все впереди, все успеется… У тебя этого не было? В молодости Евгений Львович был немножко ленив и, пожалуй, работал не всегда серьезно, не берег и не оттачивал свой большой талант. Но я его таким уже почти не помню. Когда мы с ним сошлись близко, он был всегда, постоянно, каждый час и каждую минуту поглощен работой, даже на прогулке, за едой, даже когда шутил или говорил о вещах посторонних..
Начинал он когда-то, в двадцатые годы, со стихов, писал сказки и рассказы для детей, долго и много работал для тюзовской сцены… Все это – и пьесы, и рассказы, и стихи для детей — было написано талантливой рукой, с блеском, с искрометным шварцевским юмором. Но полного удовлетворения эта работа ему не доставляла
- Ты знаешь, до сих пор не могу найти себя, — жаловался он мне
-Двадцать пять лет пишу, сволочь такая, для театра, а косноязычен, как последний юродивый на паперти..
Конечно, это было сильным самокритическим преувеличением, но была здесь, как говорится, и доля истины. Многие (в том числе и С.Я.Маршак) очень долго считали, что Евгений Львович принадлежит к числу тех писателей, которые говорят, рассказывают лучше, чем пишут
Рассказчиком, импровизатором Евгений Львович действительно был превосходным. А писать ему было труднее
В конце сороковых годов он на моих глазах мучительно «искал свой слог»
В то время ему было уже за пятьдесят, а он, как начинающий литератор, просиживал часами над каждой страничкой и над каждой строкой. Бывать у него в то время было тоже мучительно. Помню, он читал мне первые главы повести, о которой при всей моей любви и уважении к автору я не мог сказать ни одного доброго слова. Это было что-то холодное, вымученное, безжизненное, нечто вне времени и пространства, напоминавшее мне не формалистов даже, а то, что сочиняли когда-то в давние времена эпигоны формалистов
Он сам, конечно, понимал, что это очень плохо, но критику, даже самую деликатную, воспринимал болезненно, сердился, огорчался, терял чувство юмора. Критика же несправедливая, грубая буквально укладывала его в постель.
Он был очень легко раним. И был тщеславен.
Однако это было такое тщеславие, которому я даже немножко завидовал. В нем было что-то трогательное, мальчишеское
Помню, зашел у нас как-то разговор о славе, и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне
- Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее. Слава!!! И вместе с тем это был человек исключительно скромный. Например, он никогда не употреблял по отношению к себе слова «писатель»
- Ты знаешь, — говорил он, — сказать о себе: «я драматург» — я могу
Это профессия. А сказать: «я писатель» — стыдно, все равно что сказать: «я красавец»

Был ли он добрым? Да, несомненно, он был человек очень добрый. Но добряком (толстым добряком), каким он мог показаться не очень внимательному наблюдателю, Евгений Львович никогда не был
Он умел сердиться (хотя умел и сдерживать себя). Умел невзлюбить и даже возненавидеть подлеца, нехорошего человека и просто человека, обидевшего его (хотя умел, когда нужно, заставить себя и простить обиду)
Но тут не обойдешься без несколько тривиальной оговорки: Евгений Львович был человек сложный
В молодости он крепко дружил с Николаем Олейниковым. Это была неразлучная пара. Много лет в наших литературных кругах Шварц и Олейников звучало как Орест и Пилад, Ромул и Рем или Ильф и Петров..
И вот, спустя много лет после трагической гибели Олейникова, Евгений Львович читает мне свои «ме». И там встречается такая фраза: «Мой лучший друг и закадычный враг Николай Макарович Олейников…» Тот, кто знал Олейникова только как очень своеобразного поэта, отличного журнального редактора, каламбуриста и острослова, тот вряд ли поймет, что кроется за этим страшноватым шварцевским парадоксом. Я тоже не знаю подробностей их «дружбы-вражды», но знаю, что их отношения не были простыми и безоблачными. В Олейникове было нечто демоническое. Употребляю это немодное слово потому, что другого подыскать не мог. Тем более что это выражение самого Шварца

Читал он колоссально много, и я всегда удивлялся, когда он успевает это делать. Читал быстро: вечером возьмет у тебя книгу или рукопись, а утром, глядишь, уже идет возвращать. Конечно, я говорю о хорошей книге. Плохих он не читал, бросал на второй странице, даже если книга эта была авторским даром близкого ему человека
Круг чтения его был тоже очень широк. Перечитывал классиков, следил за современной прозой, выписывал «Иностранную литературу», любил сказки, приключения, путешествия, мемуары, читал книги по философии, по биологии, социологии, современной физике..
Книг он не собирал, не коллекционировал, как вообще ничего в жизни не копил, не собирал (собирала — старинный бисер и какой-то особенный старинный английский фарфор или фаянс — Екатерина Ивановна. Ей он любил подарить что-нибудь редкостное и радовался такой покупке вместе с нею). Но покупать книги было для него наслаждением. Особенно любил ходить к букинистам, откуда приносил покупки самые неожиданные. То холмушинский сонник, то настенный календарь за 1889 год, то потрепанный, без переплета томик Корана, то сборник воспоминаний декабристов, то книгу по истории Петербурга, то лубочное сытинское издание русских сказок..
Я никогда не видел Евгения Львовича за чтением Андерсена, но книги датского сказочника, которому он так много обязан и который не меньше обязан ему, — это старинное многотомное издание с черными кожаными корешками всегда стояло на видном месте в рабочем кабинете Шварца
Очень любил он Чапека
Много раз (и еще задолго до того, как начал писать для козинцева своего пленительного «Дон Кихота») читал и перечитывал Сервантеса
Но самой глубокой его привязанностью, самой большой любовью был и остается до последнего дня Антон Павлович Чехов

На первый взгляд это может показаться удивительным: ведь то, что делал Шварц, было так непохоже, так далеко от чеховских традиций. И тем не менее Чехов был его любимым писателем. По многу раз читал он и рассказы Чехова, и пьесы, и письма, и записные книжки..
Чехов был для него, как, впрочем, и для многих из нас, образцом не только как художник, но и как человек. С какой гордостью, с какой сыновней или братской нежностью перечитывал Евгений Львович известное «учительное» письмо молодого Чехова, адресованное старшему брату Александру..
Евгений Львович сам был того же склада, он был человек очень большого благородства, но так же, как и Чехов, умел прятать истинное свое лицо под маской шутки, иногда грубоватой
Всю жизнь он воспитывал себя. Толстой где-то заметил, что труднее всего быть хорошим, проявлять сдержанность в отношениях с самыми близкими, со своими домашними, даже с теми, кого любишь. Нелегко бывало подчас и Евгению Львовичу. А как трогательно, как бережно и уважительно относился он к Екатерине Ивановне. Не было на моей памяти случая, чтобы он на нее рассердился, сказал ей что-нибудь грубое или резкое. Но и терпеть то, что ему не нравилось, он тоже не умел. Бывало, за чайным столом Екатерина Ивановна начнет по дамской нехорошей привычке чесать язычком, перемалывать косточки какому-нибудь нашему общему знакомому. Евгений Львович послушает, послушает, не вытерпит, поморщится и скажет мягко: — Ну, Машенька, ну, не надо!.
Почему-то в этих случаях (и только в этих) он называл Екатерину Ивановну Машенькой
А между тем он был вспыльчив, и очень вспыльчив. Впервые я узнал об этом, кажется, осенью или в начале зимы 1952 года, когда нервы у него (да и не только у него) были натянуты туже, чем позволяет природа
…Да, только сейчас, на расстоянии видишь, как много чеховского было в этом человеке, внешне так мало похожем на Чехова
Он много думал и часто говорил об искусстве, но всегда это была живая и даже простоватая речь, — как и Чехов, он стеснялся произносить громкие слова, изрекать что-нибудь было не в характере Евгения Львовича. Даже самые дорогие ему, глубокие, сокровенные мысли он облекал в полушутливую, а то и просто в «трепливую» форму, и надо было хорошо знать Шварца, чтобы понимать этот эзопов язык, отличать шутку просто от шутки-одежки, шутки-шелухи..

И вот еще тема — шварцевский юмор. Нельзя говорить об Евгении Львовиче и обойти эту черту, эту яркую особенность его личности
«Где Шварц — там смех и веселье!» Не помню, был ли где-нибудь выбит такой девиз, но если и не был, то незримо он сиял над нашими головами всюду, в любом обществе, где появлялся Женя Шварц
Ему всю жизнь поручали открывать собрания (правда, не самые ответственные), на банкетах и званых вечерах он был тамадой, хозяином стола, и совершенно невозможно представить себе, чтобы в его присутствии первую застольную речь произносил не он, а кто-нибудь другой
Вспомнилось почему-то одно странное собрание в Ленинграде, в Доме писателя имени Маяковского
Тридцать восьмой или тридцать девятый год. В гостях у писателей юристы прокуроры, следователи, маститые адвокаты, в том числе прославленный Коммодов. Время, надо сказать, не очень уютное. За спиной у нас ежовщина
Многих наших товарищей нет с нами. Смешного, улыбчатого тут не скажешь как будто
Но открывает собрание Евгений Львович. Своим милым, негромким, интеллигентным, хорошо поставленным голосом он говорит: — В девятьсот пятнадцатом году на юридическом факультете московского университета я сдавал профессору такому-то римское право. Я сдавал его очень старательно и упорно, но, увы, как я ни бился, юрист из меня не получался. И на другое утро в Майкоп, где проживали тогда мои родители, полетела гордая и печальная телеграмма: «Римское право умирает, но не сдается!»..

Я уже упоминал о том, что последние десять — пятнадцать лет своей жизни Евгений Львович работал очень много, буквально с утра до ночи. Но это никогда не было «каторжной работой», — наоборот, работал он весело, со вкусом, с аппетитом, с удивительной и завидной легкостью, — так работали, вероятно, когда-то мастера Возрождения
Самое удивительное, что ему никогда не мешали люди. Для многих из нас, пишущих, приход в рабочее время посетителя — почти катастрофа. Он же, услышав за дверью чужие голоса, переставал стучать на своем маленьком «ремингтоне», легко поднимался и выходил на кухню. И кто бы там ни был — знакомый ли писатель, дочь ли Наташа, приехавшая из города, почтальон, молочница или соседский мальчик, — он непременно оставался какое-то время на кухне, принимал участие в разговоре, шутил, входил в обсуждение хозяйственных дел, а потом как ни в чем не бывало возвращался к машинке и продолжал прерванную работу
Он обижался и даже сердился, если видел из окна, как я проходил мимо и не свернул к его калитке
- Вот сволочь! — говорил он. — Шел утром на почту и не заглянул
- Я думал, ты работаешь, боялся помешать
- Скажите пожалуйста! «Помешать»!! Ты же знаешь, что я обожаю, когда мне мешают
Говорилось это отчасти для красного словца, отчасти — по инерции, потому что было время, когда он действительно «обожал» помехи… Но была тут и правда — я и в самом деле был нужен ему утром, чтобы выслушать из его уст новые страницы «ме» или последний, двадцать четвертый, вариант третьего действия его новой пьесы… Это ведь тоже было работой. Читая кому-нибудь рукопись, он проверял себя и на слух и на глаз (то есть следил и за точностью фразы и за реакцией слушателя)
Он был мастером в самом высоком, в самом прекрасном смысле слова. Если в молодости он мог написать пьесу за две, за три недели, то на склоне дней на такую же трехактную пьесу у него уходили месяцы, а иногда и годы..
Сколько вариантов пьесы «Два клена» или сценария «Дон Кихот» выслушал я в его чтении! При этом он часто говорил: — Надо делать все, о чем тебя попросят, не отказываться ни от чего. И стараться, чтобы все получалось хорошо и даже отлично


Он не афишировал эти свои «высказывания», нигде об этом не писал и не заявлял публично, но ведь, по существу, это было то самое, о чем так часто и громко говорил В.В.Маяковский. Евгений Львович писал не только сказки и рассказы, не только пьесы и сценарии, но и буквально все, о чем его просили, — и обозрения для Аркадия Райкина, и подписи под журнальными картинками, и куплеты, и стихи, и статьи, и цирковые репризы, и балетные либретто, и так называемые внутренние рецензии
- Пишу все, кроме доносов, — говорил он
Если не ошибаюсь, он был первым среди ленинградских литераторов, кто откликнулся пером на фашистское нашествие: уже в конце июня или в начале июля 1941 года он работал в соавторстве с М.М.Зощенко над сатирической пьесой-памфлетом «Под липами Берлина»

В молодости Шварц никогда не хворал. И вообще всю жизнь был очень здоровым человеком. В конце сороковых годов в Комарове он купался в заливе до поздней осени, едва ли не до заморозков. Никогда не кутался, и зимой и летом ходил нараспашку, в сильный мороз выходил провожать гостей без пальто и шапки и при этом понятия не имел, что такое кашель или насморк
И, как часто это бывает с людьми, никогда раньше не хворавшими, он очень трудно переносил те болезни, которые вдруг свалились на него в преддверии старости
Собственно говоря, одна болезнь мучила его всю жизнь — во всяком случае, с тех пор, как я его помню. Кажется, это называется тремор. У него дрожали руки. Болезнь, конечно, не такая уж опасная, но она доставляла ему очень много маленьких огорчений
Почерк у него был совершенно невообразимый — через две недели он сам не понимал того, что написал. И чем дальше, тем ужаснее и неудобочитаемее становились его каракули, — последние страницы «ме» вообще не поддаются расшифровке..
Руки у него не дрожали, а прыгали. Чтобы расписаться в бухгалтерской ведомости или в разносной книге почтальона, он должен был правую руку придерживать левой. Рюмку брал со стола, как медведь, двумя руками, и все-таки рюмка прыгала, и вино расплескивалось
Однажды, еще в довоенные годы, он выступал по ленинградскому радио. Я уже говорил, каким замечательным оратором, импровизатором был Евгений Львович. А тут сижу у себя дома, слушаю в репродуктор нашего милого Златоуста и не узнаю его, не понимаю, в чем дело. Он запинается, мычит, волнуется, делает невероятной длины паузы
Заболел, что ли? Вечером мы говорили с ним по телефону, и я узнал, в чем дело. В то время существовало правило, по которому выступать перед микрофоном можно было, только имея в руках готовый, завизированный текст. Первый, кому разрешили говорить без готового текста, был Николай, митрополит Крутицкий
Упоминаю об этом потому, что впервые слышал этот рассказ именно от Шварца. В начале войны митрополита попросили выступить по радио с обращением к верующим. В назначенное время известный деятель православной церкви прибывает в радиостудию, следует в помещение, где стоит аппаратура. У него деликатно спрашивают: — А где, ваше преосвященство, так сказать, текстик вашего доклада? — Какого доклада? Какой текстик? — Ну, одним словом, то, что вы будете сейчас произносить в микрофон
- А я, милые мои, никогда в жизни не произносил своих проповедей по бумажке
Слова эти будто бы вызвали сильную панику. Позвонили туда, сюда, дошли до самых высоких инстанций. И там решили: «Пусть говорит, что хочет»
А у Евгения Львовича дела обстояли похуже. Правда, порядки того времени были ему известны, и он заблаговременно приготовил, отстукал на машинке две или три странички своего выступления. Но, на его несчастье, выступать ему пришлось в радиотеатре, на сцене, где микрофон был вынесен к самой рампе и перед ним не стояло ни столика, ни пюпитра, вообще ничего, на что можно было бы опереться или положить завизированные, заштемпелеванные листочки. И вот чуть ли не целый час бедный Евгений Львович на глазах у публики мужественно боролся со своими руками и с порхающими по сцене бумажками
- Никогда в жизни не испытывал такой пытки, — говорил он вечером в телефон
x x x Но это, конечно, не было ни пыткой, ни болезнью. Настоящие болезни пришли позже, лет двадцать спустя
Обычно недуги, как известно, подкрадываются, и подкрадываются незаметно. Тут было по-другому. Был человек здоров, курил, пил, купался в ледяной воде, ходил на десятикилометровые прогулки, работал зимой при открытом окне, спал, как ребенок, сладко и крепко — и вдруг сразу всему пришел конец
Конечно, не совсем всему и не совсем сразу, но все-таки быстро, ужасно быстро протекала его болезнь
Началось с того, что Евгений Львович стал болезненно полнеть и стал жаловаться на сердце. В разговоре появились слова, о каких мы раньше не слыхивали: стенокардия, бессонница, обмен веществ, валидол, мединал, загрудинные боли… В голубом домике запахло лекарствами. Чаще, чем прежде, можно было встретить теперь в этом доме старого приятеля Шварцев, профессора А.Г.Дембо
С тучностью Евгений Львович боролся. По совету врачей стал заниматься своеобразной гимнастикой: рассыпал на полу коробок спичек и собирал эти спички, за каждой отдельно нагибаясь. Позже, и тоже по рекомендации врача, завел велосипед, но ездил на нем нерегулярно и без всякой радости. Шутя говорил, что вряд ли и водка доставит человеку удовольствие, если пить ее по предписанию врача и покупать в аптеке по рецепту
Все чаще стали приходить мысли о смерти. И говорил он теперь о ней тоже гораздо чаще
Вот сидишь, работаешь у себя в келье, в Доме творчества, и вдруг слышишь — где-то еще далеко за дверью повизгиванье собаки, позвякиванье ошейника, потом грузные шаги, тяжелое дыхание. Косточки пальцев постучали в дверь, и милый грудной голос спросил: — Можьня? Это он так со своей воспитанной, дрессированной Томочкой разговаривал, разрешая ей взять что-нибудь — конфету, косточку, кусочек мяса: — Можьня! Шумно и весело, как волшебник, входит — высокий, широкий, в высокой, осыпанной снегом шапке-колпаке, румяный, мокрый, разгоряченный. Собака поскуливает, натягивает поводок, рвется засвидетельствовать почтение. А он наклоняется, целует в губы, обдает тебя при этом свежестью зимнего дня и несколько смущенно спрашивает: — Работаешь? Помешал? Гулять не пойдешь? Трудно побороть искушение, отказаться, сказать «нет»! Смахиваешь в ящик стола бумаги, одеваешься, берешь палку и идешь на прогулку — по первому снегу, или по рыжему ноябрьскому листу, или по влажному весеннему песочку
Если в Доме творчества гостил в это время Леонид Николаевич Рахманов, соблазняли попутно его и шли втроем..
…Ходили в Академический городок или в сторону озера, чаще же всего, спустившись у черкасовской дачи к морю, шли берегом до Репина, там, у композиторского поселка, поднимались наверх и лесом возвращались в Комарово
Сколько было хожено гуськом по этим извилистым, путаным лесным тропинкам, где, вероятно, и сегодня я смог бы узнать каждый камень, каждый корень под ногами, каждую сосенку или куст можжевельника… И сколько было сказано и выслушано. И сейчас, когда пишу эти строки, слышу за спиной его голос, его смех, его дыхание..
Но, увы, чем дальше, тем короче делались эти утренние прогулки, с каждым днем труднее, тягостнее становился для Евгения Львовича подъем на крутую Колокольную гору. И все реже и реже раздавался за дверью моей комнаты милый петрушечный голос: — Можьня? И вот однажды под вечер иду в голубой домик и еще издали вижу у калитки веселую краснолицую Нюру, сторожиху соседнего гастронома. Машет мне рукой и через улицу пьяным испуганным голосом кричит: — А Явгения Львовича увезли, Ляксей Иваныч! Да! В Ленинград! На скорой помощи! Чего? Случилось-то? Да говорят — янфаркт! x x x Нюра из соседнего гастронома. И прочие соседи. И какая-то Мотя, помогавшая некогда Екатерине Ивановне по хозяйству. И какой-то местный товарищ, любитель выпить и закусить, с эксцентрическим прозвищем — Елка-Палка. И родственники. И товарищи по литературному цеху. И даже товарищи по Первому майкопскому реальному училищу. Приходили. Приезжали
Писали. Просили. И не было на моей памяти случая, чтобы кто-нибудь не получил того, в чем нуждался
Что же он — был очень богат, Евгений Львович? Да нет, вовсе не был..
Однажды, года за два до смерти, он спросил меня: — У тебя когда-нибудь было больше двух тысяч на книжке? У меня — первый раз в жизни
Пьесы его широко шли, пользовались успехом, но богатства он не нажил, да и не стремился к нему. Голубую дачку о двух комнатах арендовали у дачного треста, и каждый год (или, не помню, может быть, каждые два года) начинались долгие и мучительные хлопоты о продлении этой аренды
Куда же убегали деньги? Может быть, слишком широко жили? Да, пожалуй, если под широтой понимать щедрость, а не мотовство. Беречь деньги (как и беречь себя) Евгений Львович не умел. За столом в голубом доме всегда было наготове место для гостя, и не для одного, а для двух-трех. Но больше всего, как я уже говорил, уходило на помощь тем, кто в этом нуждался. Если денег не было, а человек просил, Евгений Львович одевался и шел занимать у приятеля
А потом приходил черед брать и для себя, на хозяйство, на текущие расходы, брать часто по мелочам, «до получки», до очередной выплаты авторских в Управлении по охране авторских прав
Только перед самым концом, вместе с широкой известностью, вместе со славой, пришел к Евгению Львовичу и материальный достаток. Следуя примеру некоторых наших собратьев по перу и чтобы вырваться из кабалы дачного треста, он даже задумал строить дачу. Все уже было сделано для этого, присмотрели очень симпатичный участок (на горе, за чертой поселка — в сторону Зеленогорска), Евгений Львович взял в литфонде ссуду (именно тут и завелись у него на сберегательной книжке «лишние» деньги). Но дом так и не был построен. И деньги через год вернули в Литфонд с процентами..
Тогда же, в эти последние годы, появилась у Шварца машина. Грустно почему-то писать об этом. Кому и зачем она была нужна, эта серая «победа»? Раза два-три в месяц ездили из Комарова в Ленинград и обратно. Привозили врача. Остальное же время машина стояла в сарае, и казалось, что она или ржавеет там, или обрастает мохом
Успели еще сшить Евгению Львовичу первую в жизни шубу. Шуба была, что называется, богатая, к ней была придана шапка из такого же, очень дорогого, но чем-то очень неприятного зеленовато-желтого меха. Грустно посмеиваясь, Евгений Львович сам говорил мне, что стал похож в этом наряде на ювелира времен нэпа
Отлежавшись, оправившись от болезни, он опять вернулся в Комарово. И только после очередного приступа стенокардии, перед вторым инфарктом, приехал в Ленинград, чтобы остаться здесь навсегда
В Ленинграде мы жили в одном доме, здесь у нас было больше возможностей встречаться. Но встречались, пожалуй, реже
Когда болезнь слегка отпускала его, он гулял. Но что это были за прогулки! Дойдем от Малой Посадской до мечети, до Петропавловской крепости, до Сытного рынка и поворачиваем назад
У него появилась одышка. Он стал задыхаться
И чаще он стал задумываться. Молчать
Он хорошо понимал, к чему идет дело
— Испытываю судьбу, — сказал он мне с какой-то смущенной и даже виноватой усмешкой. — Подписался на тридцатитомное собрание Диккенса
Интересно, на каком томе это случится
Это случилось задолго до выхода последнего тома
Он меньше гулял, меньше и реже встречался с людьми (врачи предписали покой), только работать не переставал ни на один день и даже ни на одну минуту. Его «ме» выросли за время болезни на несколько толстых «гроссбухов»
До последнего часа не угасало в нем ребяческое, мальчишеское. Но это не было инфантильностью. Инфантильность он вообще ни в себе, ни в других не терпел
Проказливость мальчика, детская чистота души сочетались в нем с мужеством и мудростью зрелого человека
Однажды, осуждая меня за легкомысленный, необдуманный поступок, он сказал: — Ты ведешь себя как гимназист
Сам он, при всей легкости характера, при всей «трепливости» его, в решительных случаях умел поступать как мужчина. И чем дальше, тем роже проявлял он опрометчивость, душевную слабость, тем чаще выходил победителем из маленьких и больших испытаний
У него был очередной инфаркт. Было совсем плохо, врачи объявили, что остаток жизни его исчисляется часами. И сам он понимал, что смерть стоит рядом
О чем же он говорил в эти решительные мгновения, когда пульс его колотился со скоростью двести двадцать ударов в минуту? Он просил окружающих: — Дайте мне, пожалуйста, карандаш и бумагу! Я хочу записать о бабочке..
Думали — бредит. Но это не было бредом
Болезнь и на этот раз отпустила его, и дня через два он рассказывал мне о том, как мучила его тогда мысль, что он умрет — сейчас вот, через минуту умрет, — и не успеет рассказать о многом, и прежде всего об этой вот бабочке
- О какой бабочке? — Да о самой простой белой бабочке. Я ее видел в Комарове летом, в садике у парикмахерской..
- Чем же она тебе так понравилась, эта бабочка? — Да ничем. Самая обыкновенная, вульгарная капустница. Но, понимаешь, мне казалось, что я нашел слова, какими о ней рассказать. О том, как она летала. Ведь ты сам знаешь, как это здорово — найти нужное слово..
x x x Бунин писал о Чехове: «До самой смерти росла его душа»
То же самое, теми же словами я могу сказать и про Евгения Львовича Шварца
Семь лет нет его с нами. И семь лет я не могу в это поверить. Знаю, так часто говорят об ушедших: «не верится». И мне приходилось не раз говорить: «не верю», «не могу поверить»… Но в этом случае, когда речь идет о Шварце, это не фраза и не преувеличение
Да, уже восьмой год пошел с тех пор, как мы отвезли его на Богословское кладбище, я сам, своими руками бросил тяжелый ком мерзлой земли в глубокую черную яму, а ведь нет, пожалуй, ни одного дня, когда, живя в Комарове и проходя по Морскому проспекту, или по Озерной улице, или по нижнему Выборгскому шоссе, я бы не встретил на своем пути Евгения Львовича. Нет, я, разумеется, не о призраках говорю, я имею в виду ту могучую, титаническую силу, с какой запечатлелся этот человек в моей (и не только в моей) памяти
…Вот он возник в снежной дали, идет на меня, высокий, веселый, грузный, в распахнутой шубе, легко опираясь на палку, изящно и даже грациозно откидывая ее слегка в сторону наподобие какого-то вельможи XVII столетия
Вот он, ближе, ближе… Вижу его улыбку, слышу его милый голос, его тяжелое, сиплое дыхание
И все это обрывается, все это — мираж. Его нет. Впереди только белый снег и черные деревья...